Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]
Человек — это такая скотина, ко всему привыкает. Так что уже через пару недель, к собственному же немалому удивлению, я вполне освоился с совершенно невероятными по прежней жизни условиями: грязью и теснотой, которая не дает ни есть, ни спать, ни минуты покоя, так что к концу дня я чувствовал себя смертельно усталым, разбитым и мечтал о той минуте, когда, наконец, все утихнет, и можно будет отрубиться от реальности в коротком забытьи. А ночью, не имея возможности заснуть от духоты, вони, шума уборной, храпа, стонов и сонных криков соседей, с тоской ждал утра, когда, наконец, можно подняться.
Тяжелее всего оказалось привыкнуть к вездесущим вшам и клопам. Хорошо хоть им почему-то не слишком нравилась моя полная синтетики одежда. И то, пришлось освоить в полной мере искусство «выворачивания белья», то есть постоянной смены лицевой и изнаночной стороны трусов по мере появления гнид в складках — с последующим тщательным вылавливанием и раздавливанием между ногтей паразитов, перебегающих поближе к теплому телу.
Однако спустя месяц я научился находить некоторые плюсы в ситуации. Во-первых, сумел сильно поднять свой авторитет, благодаря предложению «псевдоэлектронной» очереди в туалет.[26] Вместо того чтобы каждый день выстраиваться в колонну по одному перед одним унитазом, на стену пристроили самодельную досочку с тридцатью деревянными номерками, вешающимися на маленькие колышки. Около уборной прикрепили циферблат со стрелкой и тридцатью нумерованными делениями. Соответственно, желающие разбирали номерки, а после использования — цепляли обратно, заодно передвигая стрелку на следующее деление. Простая мера основательно уменьшила пустую толкотню.
Во-вторых, мне удалось существенно поправить вопрос с питанием, своим и сокамерников. Надо сказать, тюремное меню удивляло меня еще со времен одиночки. Первое же дежурство по тюремной кухне («обычных» заключенных тут широко привлекают к работам по уборке и благоустройству) открыло страшную поварскую тайну: что каша, что суп варятся паром, в специальных котлах под высоким давлением. То есть, при в общем-то достаточном количестве и калорийности, они начисто лишены витаминов. Сначала я отнес подобную глупость на слабость советской экономики и лень персонала, но… По странному совпадению оказалось, что из списков допустимых к передачам аккуратно вычеркнуты свежие овощи, яблоки, лимоны, ягоды, молочные продукты, — буквально все, что может поставить заслон на пути цинги и фурункулеза.
Уж не знаю, умышленно администрация ослабляет заключенных в надежде, что болезненная слабость и апатия быстро сломают волю к сопротивлению, или налицо убийственная безграмотность. В любом случае, терять здоровье я не собирался. Поэтому в ход пошли старые добрые проростки пшеницы, ржи, гречи, овса и прочих злаков. Чего уж проще, ведь в зерне особого недостатка не было, воды и жестянок тоже хватало. А результат оказался на загляденье, не прошло и пары недель, а камеру было не узнать! С лиц ушел нездоровый землистый цвет, заметно сократилось количество пустых и глупых ссор «ни из-за чего», все чаще слышался смех.
Мне же удалось наконец-то переехать с пола «наверх» и полностью влиться в пестрый, но потрясающе интересный коллектив «библиотечной» камеры. Каких только людей тут не было: полдюжины профессоров, преподаватели вузов; инженеры — химики, электрики, геологи, механики, путейцы; ученые, многие с мировым именем, архитекторы, историки, археологи, музееведы, музыканты; офицеры, армейские и флотские; наконец, много людей духовного звания. По вечерам устраивались лекции по темам типа: «Промысловые рыбы северных морей», «Производство стекла», «Что такое благодать Святого Духа», «Нержавеющие стали», «Современный взгляд на строение материи», «Анализ трагедии Гёте «Фауст», «Восстание 14 декабря со стратегической точки зрения», «На каком языке разговаривали Адам и Ева в Раю», «Родословная Козьмы Пруткова». Причем читали лучшие специалисты своего дела!
Излишне говорить, что мои знания на таком фоне выглядели, мягко говоря, неказисто. Поэтому пришлось заняться фантастикой в самом прямом виде. А именно, как дошла очередь, часа три подряд рассказывать о компьютерах 21-го века, полупроводниках, интернете и прочих чудесах.
По части следствия, казалось, про меня просто забыли. По крайней мере, мой первый допрос оказался и последним. Поначалу я переживал, казалось, чего уж проще, одна-единственная очная ставка с другими скаутами, и все, мой вопрос решен! Исчезнет опасный для социализма Обухов, появится несчастный молодой человек, потерявший память от удара по голове при аресте, которого вроде как нет ни малейших оснований держать в тюрьме, или, совсем наоборот, необходимо срочно отправить в больницу на лечение. А уж там-то наверняка подвернется возможность продемонстрировать свою безопасность для окружающих, выбраться на волю и получить, наконец, обратно в свои руки неосмотрительно схороненный смартфон. После чего честно исполнить долг перед «народом и партией», то есть обратиться в соответствующие инстанции с нормальными доказательствами из будущего.
Однако полдюжины писем-просьб к следователю остались без всякого ответа! Как и несколько жалоб в вышестоящие инстанции. Несмотря на это, я не особенно волновался, происходящее здорово напоминало навороченный квест, и в глубине души я пребывал в полной уверенности, что в липовом насквозь деле «скаута Обухова» рано или поздно следствие или суд разберутся, а меня выпустят. Все же 27-ой год совсем не 37-й, я твердо помнил из учебников, что в это время никаких особых репрессий не происходило! Наоборот, на воле разгар НЭПа, в многочисленных кабаках и ресторанах вполне свободно жируют с ананасами и рябчиками самые настоящие буржуи, живут и работают многочисленные специалисты, открыты представительства иностранных компаний, зарубежные журналисты, как говорят, свободно ездят по стране!
Особенно меня успокаивал тот факт, что никто не выбивал из меня того самого главного, королевского доказательства, которое постоянно фигурировало в книгах и учебниках про громкие процессы конца 30-х годов, а именно — «собственноручно написанного и подписанного признания вины». Если уж знаменитых большевиков мордовали ради этой «малости» смертным боем, до кровавых пятен на страницах протоколов, то меня-то точно не пощадят… Если, разумеется, кому-то на самом деле нужно сделать из меня Обухова. А раз нет, то придется просто ждать, пока чертовски неповоротливая чекистская бюрократия не обнаружит полного отсутствия улик и любых иных доказательств, да не выпихнет меня обратно на промерзшие улицы Петербурга.
Тем более что у меня нашлось, чем занять время: учебой. И ведь было чему! Редкий из моих соседей-заключенных не говорил свободно на двух, трех, а то и более языках. Мой же институтский английский, который я ранее полагал вполне сносным, на поверку оказался до неприличия ужасен.
За повышение образовательного уровня «изобретательного вьюноши со странными фантазиями о будущем в голове» с великим рвением взялся чудесный человек, профессор филологии Кривач-Неманец, седой как лунь, но сохранивший блестящий разум чех лет семидесяти пяти. До тюрьмы он служил переводчиком в комиссариате иностранных дел, поэтому обвинялся в «шпионаже в пользу международной буржуазии». По части языков он был большой специалист: бегло говорил на нескольких десятках, включая китайский, японский, турецкий и, естественно, всех существующих европейских. Соответственно, мне стоило большого труда убедить эдакого полиглота, что кроме шлифовки наречия Шекспира, мой бедный мозг сможет вместить в себя максимум немецкий и французский. Он-то по доброте душевной готовился преподавать вдобавок к ним греческий и латынь, чтоб вышло «не хуже чем в гимназии».[27]
Все равно мало не показалось, выходило по пять-шесть часов иняза в день! Куда там пресловутой тюремной вялости и безразличию, в сочетании с неизбежной мелкой суетой, очередями к шкафу с посудой, к котлу с кашей, вечерними лекциями и минимальной физкультурой, нагрузка твердо держалась на уровне «не продохнуть». Зато прогресс в обучении не сравнить со школьным: более-менее общаться с сокамерниками на французском я начал уже к лету, а к зиме мог похвастаться свободным английским, очень неплохим французским и вполне сносным немецким.
* * *Ближе к новому году я всерьез начал подумывать прихватить чуток испанского, но… Перемены в советских тюрьмах, как правило, внезапны и пессимистичны. Хотя надо признать, в годовщину моего провала в прошлое вечер начинался вполне весело и беззаботно. Для начала случилась неожиданно бурная перепалка на «языке любви» между паном Феликсом, обычно чрезвычайно учтивым и опрятным польским ксендзом, умудрявшимся поддерживать в достойном состоянии свою обносившуюся сутану, и отцом Михаилом, примерно столь же скромным и аккуратным православным священником. Кто бы мог подумать, что они так разойдутся из-за предков, как оказалось, бившихся смертным боем во времена польского восстания! Весело разнимали, а потом увещевали всей камерой.
